Журнал `Юность`, 1973-3 - журнал Юность

— Вспомнил, товарищ генерал, толщина бруствера зависит от плотности снега…

— Не хитрите.

— И должна равняться двум с половиной метрам, — сказал Сметанин и увидел, как сморщился Мишин.

— Не позавидовал бы я вам за таким снежным бруствером при хорошем обстреле, — усмехнулся генерал.

«Кому позавидуешь при хорошем обстреле», — подумал Сметанин.

— Товарищ генерал, это связист первого года службы. У них занятий по саперному делу ещё не было в учебном плане, — сказал Мишин и тихо добавил что-то на ухо генералу. «Тот самый», — расслышал Сметанин.

«Хоть бы спрятаться куда… сейчас начнет смотреть, как на диковинку».

— Да что вы говорите, — оживился генерал и подошел вплотную к Сергею. — Так это вы?!

Сергей молчал.

— И страшно было? — спросил генерал.

«Ну что он меня спрашивает, будто сам не знает, что страшно». Сметанин увидел улыбающееся лицо майора Кудрявцева.

— Обыкновенно, товарищ генерал, — пожал плечами Сметанин и улыбнулся Кудрявцеву.

— Обыкновенно, — покрутил головой генерал и обернулся к офицерам. — А вы говорите… Растёт у нас подмена… Молодец… — посмотрел он на Сметанина. — За отличную службу объявляю вам благодарность…

— Служу Советскому Союзу!

Связисты продолжали прерванную работу.

— Чего стоишь! — прикрикнул на Градова Маков. — Лопату сломал, так думаешь, все… На мою, я дымом подышу… — Он отдал Градову свою лопату, присел на корточки и закурил.

Золотов тоже перестал копать и подсел к нему.

— Чего — молодец, он и с генералом трёкать может, — кивая на Сметанина, сказал Маков.

— Вы все лаетесь: москвичи, москвичи, а москвичи вон какие, — скидывая рукавицы и вновь с опасным для лопаты рвением берясь за черенок, сказал Градов.

— Ладно, ладно, москвич, вкалывай…

X

Тяжелая февральская метель улеглась у бео лого здания «Вышки» крутыми горбами сугробов. Оплыли сосульками карнизы. Юго-западный ветер доносил утрами дымные домашние запахи ближней деревни.

Уже неделю с лишним две роты третьего батальона и взвод связи жили на стрельбище. Восьмая рота прорубала новую просеку в лесу между двумя стрельбищными полями; седьмая рота и взвод связи вели ремонт здания и пристроек.

Подполковник Мишин был раздражен: работы, вклиненные в план боевой учебы, не только мешали выполнению этого плана, но и расшатывали дисциплину батальона. Мишину казалось, что даже один день солдатской жизни вне отлаженного расписания расслаблял его подчиненных.

Иного взгляда на военного человека не существовало для Мишина. Он знал свою задачу: создание боевой единицы, умеющей делать то, что предопределяет тактика, что требует командование и на что он, Мишин, в случае необходимости может рассчитывать…

В глубине души Мишин страстно был против возникновения этой необходимости, не хотел в нее верить, ненавидел её вопреки своему ремеслу. Но, как пули в стволе дерева, в его памяти засели давние военные дни… И, кроме честолюбивого желания, свойственного каждому кадровому офицеру, — командовать настоящим воинским подразделением, подполковник Мишин мучился от мысли, что вверенные ему люди, будучи недостаточно хорошо обучены, в суровых условиях не смогут выполнить того, что потребуют от них обстоятельства, и тем погубят безрассудно себя и дело…

К подъему в комнату офицеров пришел ков мандир восьмой роты и с удручённым видом доложил, что сержант его роты Брыков был задержан вчера патрулем на танцах в клубе деревни Вязовка.

Мишин считал Брыкова толковым сержантом; он заметил его ещё год назад и послал в учебное подразделение.

— Постройте людей после завтрака перед столовой, — не глядя на командира восьмой роты, сказал Мишин.

В столовой — маленьком флигеле «Вышки» — ку хонный наряд ещё убирал после завтрака миски и скоблил деревянные столы, а батальон уже был построен на утоптанной площадке перед столовой буквой П. В центре стоял подполковник Мишин. Склонив голову набок, он выслушал рапорты командиров подразделений и глухо сказал:

— Сержант Брыков.

— Я!

— На середину строя…

Брыков, высокий красивый парень, вышел вперед из строя восьмой роты и повернулся лицом к шеренгам.

И то, что он вышел так, будто даже небрежно, и был румян и весел, сразу раздражило Мишина. Он снова вспомнил солдата своей роты, убитого в самоволке, и страшный крик его матери.

— Скажите, Брыков, вас задержал патруль? — тихо спросил Мишин.

— Так точно, товарищ подполковник, — бодро ответил Брыков.

— Как же вы в деревне оказались? — Мишин, заложив руки за спину, почти вплотную подошел к Брыкову.

Брыков пожал плечами и усмехнулся, как усмехаются часто молодые люди, припертые обстоятельствами к стене, и отставил ногу в сторону, чувствуя, что после этой усмешки ему терять нечего.

— И все же… — с настойчивостью в голосе сказал Мишин, опуская взгляд с лица Брыкова на носки своих сапог.

— Да так… Случилось… — Брыков снова усмехнулся, повернул голову в сторону и посмотрел на дальний лес.

— Да вы смотрите на меня! — Мишин лезвиями сощурил глаза, вытянул лицо к Брыкову. — Вы бы о матери подумали, ведь случись с вами что…

— А чего думать? — почти грубо сказал Брыков.

— Это о матери — «чего думать»?

— Да я… — сказал Брыков.

— Батальон! — не слушая Брыкова, прокричал Мишин, сам вытягивая руки вдоль тела и вскидывая голову. — Смирно! За нарушение дисциплины объявляю сержанту Брыкову пять суток ареста… Батальон, вольно…

В большой пустой комнате сыро пахло купое росом. Связисты медлительно перекуривали перед началом работы.

— Зверствует дядя Федя, — сказал Панкратов, держа сигарету в кулаке, словно курил он на ветру, и тонкой струйкой выпуская дым к полу.

— Повезло Брыкову: на губу-то поедет в город, — сказал Ананьев.

— Ананьич, а мы можем тебе помочь. Я на тебя пойду дяде Феде клепану… и себе прощение заработаю, а то он все меня поминает…

— Хватит трепаться, — сказал Золотов, — пошли по местам.

— Покурим, — сказал Маков.

Золотов бросил окурок, затоптал его сапогом и стал натягивать на себя вторую, рабочую, грязную гимнастерку.

— Завязывай, мужики…

— Потолок плохо белится, — посетовал Панкратов. — Мишин вчера заходил, косился…

— Он на тебя косился, не на потолок, — засмеялся Ананьев. — До сих пор забыть не может, как ловил тебя в самоволке…

— Кто же зимой ремонт затевает? Ночью остудили комнату, вот и не белится, — солидно сказал Градов. — Надо в столовой соль достать, на десять литров раствора сто граммов; и окна проклеить, чтобы не выстужало…

С самого начала ремонта Градова нельзя было узнать; первые пять дней Николай без устали настилал полы, белил потолки, красил двери — дело было привычное, любимое; потом, словно насытясь, он сбавил темп, но стал покрикивать на тех, кто отлынивал, — и его назначили старшим по малярным работам. Вот-вот должны были завезти кирпич, Градов ждал этого дня с нетерпением: он, единственный настоящий печник в полку, займется кладкой новой печи для кухонных котлов. Впервые за много месяцев Николай чувствовал себя самим собой. Он уже представлял, как закончит кладку, какой будет печь, и жалел лишь о том, что рядом не будет отца, который смог бы оценить его работу.

— Поучи нас, салага, поучи, — насмешливо сказал Панкратов. Градов обиженно нахмурил светлые брови, лицо его стало по-детски растерянным.

— Я ж как лучше хочу… А ты сразу: «салага»…

— А кто же ты? — Панкратов засунул руки в карманы и подошел к Градову. — Салага и есть…

— Зачем ссориться? Служить ещё вон сколько! — примиряюще сказал Расул.

— А здесь почему не работают? — Подполковник Мишин приоткрыл дверь, остановился на пороге. — Что за профсоюзное собрание?

— Пятиминутка у нас…

— Отставить… Приступайте к работе…

В комнату вошел Углов, как всегда по-особенному чистый, светлый лицом, с коротенькой орденской планкой над левым карманом гимнастерки.

По схеме, придуманной Угловым, на стрельбищном поле устраивались новые, управляемые с одного пульта мишени. Особой его гордостью были радиоуправляемые мишени. Но, кроме специальной мишенной команды, которая постоянно работала на стрельбище, для отладки схемы нужны были ещё люди. Углов уже второй день искал момент, чтобы поговорить об этом с Мишиным, понимая, что Мишин, озабоченный ремонтными делами, так просто людей не даст.

— Товарищ подполковник, я двоих сегодня на стрельбищное поле должен взять, — как бы между прочим сказал он Мишину, с тем самым смыслом, что можно, конечно, двоих людей и не давать, но если их не дать, то на стрельбищном поле дело не двинется и он, Углов, за это отвечать не будет.